Я никогда не напишу поэмы,
Которую когда-то написал Господь,
Создав людей из пропасти из тлена,
Создав животных и вселив в их плоть
Плотские чувства и утехи...

Ночь, весна серебринка упала
Между грядок в песчаную пыль.
Нам с тобой этой жизни так мало,
Чтобы мы остались одни.

Зачем писать какие-то гадости,
Какие-то глупости, колкости,
Если можно вот так вот без ярости
Нарушить все грани всех плоскостей,
Если можно вот так вот все вытянуть...

Без идеалов нам не жить и не бороться,
Ведь нет таких сомнений в тех кто слаб,
Что постоянно изнуряют сильных...

Он зашёл в трамвай, опираясь на свою палку. Чуть сгорбившийся, совершенно седой, но очень доброжелательный на вид. Сел он в начале вагона, там почти не было народу. Всё время озирался назад, на людей, как будто не решался что-то сделать. Вскоре пересел на освободившееся место рядом с женщиной-кондуктором и начал довольно громкую, оживлённую беседу с ней. По её виду было понятно, что старичок её раздражает, мешает работать. А он всё болтает и болтает! Она отвечала неохотно, в основном только качала головой, но дедулю это не смущало, он менял темы одну за другой. И, как-то сама того заметив, она заинтересовалась его словами. В чем-то начала поддерживать старика, что-то добавлять, где-то удивлялась, а порой даже смеялась. Что-то незаметное, но крайне приятное было в этом человеке.

Жила-была на свете Маленькая Ведьма. Вполне обычная и простая. Росла она себе, варила зелья, делала людям пакости-гадости, учила прилежно в школе заклинания и, естественно, мечтала о большой любви. Вот и полюбила она Прекрасного Вампира. И стали они друг дружке кровь пить, на свидания ходить, да и не печалились. Как исполнилось маленькой ведьме полных 18 тысяч лет, собрала она чемодан свой, села верхом на родную метлу и улетела в Тридесятое царство учиться дальше.

Сегодня больше не будет меня,
Хотя, наверно, тебе и неважно.
Ты просто убил то пламя огня,
Что встревожило мое сердце однажды...

К дому номер 67, по улице Советских писателей, Алексей подошел в 18.30. Был осенний месяц - октябрь, и серое, сплошь покрытое тучами небо темнело. Шестьдесят седьмой ничем не выделялся в череде серых панельных многоэтажек на этой стороне улицы. Разве что он был последним в ряду - дальше начинались какие-то пустоши, а улица превращалась в загородное шоссе. Между 67-м и предыдущим 65-м располагался двор и маленький скверик. Двор был абсолютно пустым, а деревья в скверике - черными и безлистными. И лишь несколько окон горело в обеих домах.

Только, когда солнце позолотило верхушки деревьев, Толик Камышин признал - он заблудился. Вокруг возвышались сосны. Разлапистый папоротник придавал лесу что-то первобытное. Стоя с белым пластиковым ведром, дно которого лишь слегка покрывали собранные грибы, Камышин прислушался. Шелестел ветер, протяжно поскрипывали сосны, вдали стучал дятел. Но ни одного знакомого звука. Камышин остро почувствовал свое одиночество. В груди разрасталась тревога. Ноги ослабели. Камышин с трудом дошел до ближайшего дерева и неловко уселся у его подножия.

Стояла тишина. На земле валялась кухонная утварь и какие-то тряпки. Гордиан заметил у стены одной из хижин человечка, сплетенного из соломы. Кукла была укутана в кусок серой ткани.